Увайс и Арменак

Больше, чем друзья

Впрочем, подтверждение свидетельствам Станиславчука можно найти и в рассказе другого участника той Спартакиады, но уже в составе сборной Казахстана по волейболу, Юрия Михайлова, живущего сейчас в Минске. В его воспоминаниях есть строки, посвященные Ахтаеву и Алачачяну. В частности, автор повествует о том, как казахстанская делегация ехала в поезде из Алма-Аты в Москву (а тогда, в 1956-м, наши спортсмены добирались до столицы СССР более трех дней):

«…Если кто-то из ребят оказывался в соседнем вагоне, он обязательно докладывал, чем занимается Вася Ахтаев. Вася ехал в купе вдвоем со своим другом Арменаком Алачачяном. Третьего пассажира, не говоря уже о четвертом, и при желании поместить в купе было невозможно. И это при том, что сам Арменак был низкорослым, а паре с гигантом Васей вообще смотрелся как пигмей… Их отношения были удивительно трогательными. Арменак бережно и терпеливо охранял Васин покой и оберегал его от излишне трудных минут поездной жизни. Васе было тяжелее всех в этой нескончаемой желтой степи, в этом игрушечном поезде. … Арменак усаживал его на нижнюю полку, стараясь поудобнее подложить подушку, заставлял вытянуть ноги вверх и упереться ими где-то в багажном проеме и принимался энергично массировать их, приговаривая: „Терпи… Мы с тобой горцы“. Вася был благодарно привязан к Арменаку.

Наше питание было организовано в вагоне-ресторане. Вася только однажды сумел добраться до него в сопровождении Арменака и попытался устроиться за столик. Получилось плохо. Ему надо было тянуть ложку с супом от стола до рта, а вагон, как пьяный, гулял по переездам. Вася, как грудничок в детском саду, облил майку, трико и рассердился… После этого неудачного посещения вагона-ресторана Арменак заботился о его питании в купе сам. Вася любил овечий сыр, который продавали на станциях казашки, и Арменак старался иметь его в запасе, как и лимонад, крем-соду и просто кипяченую воду. Большое Васино тело требовало много влаги… Вася плохо переносил зной. Он не говорил ни слова по этому поводу, обмахиваясь и обтирая себя влажными вафельными полотенцами, которые Арменак то и дело бегал смачивать в туалет. Юра Венгеровский (впоследствии знаменитый волейболист, олимпийский чемпион 1964 года, а тогда он, 17-летний, жил в Алма-Ате, куда приехал из Харькова — Ж.Б.) пересказывал якобы только что случайно услышанный разговор между Васей и Арменаком. „Ну почему я такой родился?“, — говорил Вася, на что Арменак отвечал: „Значит, так надо было Всевышнему… Давай, ложись, ноги вверх, будем усложнять нагрузки“.

Они действительно занимались подолгу и упорно. Небольшой Арменак создавал из большого Васи большого спортсмена. Казалось, что Вася не может обходиться без Арменака, особенно здесь, в поезде, где Васе катастрофически не хватало жизненного пространства. Да и на баскетбольной площадке они были связаны, как веревочкой, нехитрой тактикой: пока грузный Вася не очень шустро перемещался от одного кольца к другому, от Арменака — капитана команды — требовалось много хитрости, вдохновения, мастерства и импровизации, чтобы плести игровые интриги с обманными дриблингами, скрытыми пасами в ожидании Васиного рейда, а затем выложить мяч на его вытянутую вверх кисть, чтобы он загнал его сверху в корзину. Иногда их импровизации были похожи на трюковые: Вася расставлял ноги, Арменак мгновенно проскальзывал между ними и в эффектном прыжке сам ложил мяч в корзину. От таких финтов зрители неистовствовали» (журнал «Простор», 2005 год).

Так они уходили

В 1957-м у Ахтаева начались проблемы со здоровьем, и стало ясно, что он уже не сможет играть. Между тем ему не исполнилось и 27 лет. Был близок к уходу из баскетбола и Алачачян, в жизни которого началась черная полоса. «Я хотел бросить баскетбол, — признавался он позже. — Рад, что не бросил, и благодарен за это Розе. Ей мои бессонные ночи давались труднее, чем мне. Но была еще одна причина, из-за которой я тогда не мог уйти: заболел Ахтаев. Я боялся: уйду — назовут трусом… Мы играли в Риге с армейцами, которые ходили тогда в чемпионах. У нас уже не было Ахтаева, а самым высокорослым был Калюжный: чуть выше 190 сантиметров. Тот матч мы выиграли. Это было первое поражение рижан в чемпионате страны».

После этого сезона Алачачяна пригласили в ЦСКА, и начался новый этап в его карьере. В 1959-м он в составе сборной Москвы стал победителем второй Спартакиады народов СССР, а с 1960-го столичные армейцы не знали себе равных в чемпионатах страны. В 1961-м его после долгого перерыва пригласили в сборную СССР, он еще трижды становился чемпионом Европы, завоевал «серебро» Олимпиады 1964 года. Закончив карьеру игрока, Алачачян в 1967-м стал главным тренером ЦСКА, привел его к победам в чемпионате СССР и розыгрыше Кубка европейских чемпионов.

Но затем его вроде бы успешная тренерская карьера неожиданно прервалась. В 2008-м в интервью журналу «Армейский магазин» Алачачян рассказал о том, как это произошло: «Все дело в КГБ. Они хотели, чтобы я, знаменитый спортсмен, работал на них, предлагали гонорар — 60 долларов в месяц. Вербовали долго и упорно, не пускали за рубеж на соревнования, мотивируя тем, что я неблагонадежный: сестра за границей живет. Как пример: на моем участии в первом (мадридском) финальном матче Кубка чемпионов в 1963 году настоял лично министр обороны маршал Гречко. В 1968 году мне доверили команду, я стал тренером ЦСКА. Работа мне очень нравилась, чувствовал, что это мое дело. В том сезоне мы выиграли Кубок Европы. У „Реала“, в Барселоне. Тяжелая игра была, с овертаймами, можно сказать, выгрызли победу у испанцев. До этого они очень гордились тем, что никогда не проигрывали дома. Но мы смогли… Когда вернулись в Москву, начались бесконечные проверки. Министру обороны отправили донос, что якобы каждый игрок ЦСКА имеет на руках по 6 тысяч долларов — сумма абсолютно нереальная для тех лет в СССР, что я дискредитирую министра обороны. Обвиняли даже в том, что в ЦСКА не ведется комсомольская работа. В общем, делалось, все, что бы меня выжить из команды. Когда я играл, КГБ был бессилен: еще бы, решение о моем выходе на паркет принимал сам маршал! А здесь они словно хотели отыграться. Я понял, что работать мне не дадут, и обратился с просьбой выехать в Канаду для воссоединения с семьей. Меня и семью отпустили легко, видимо поняли, что осведомитель для КГБ из меня все равно не получится».

Перебравшись в Канаду, где в то время жили его мать и сестра, Алачачян занялся бизнесом (открыл в Торонто сеть ювелирных магазинов) и впоследствии стал одним из наиболее влиятельных представителей армянского делового мира в этой стране.

Что касается Ахтаева, то он в конце 1950-х с женой Тамарой вернулся на историческую родину, в Чечню. Местные власти выделили своему знаменитому соотечественнику двухэтажный особняк в центре Грозного, для чего, как рассказывают, потребовалось специальное постановление правительства РСФСР (в те времена подобные вещи не разрешались), и персональную «Волгу». Своих детей у Увайса и Тамары не было, и в начале 1970-х они взяли на воспитание малыша, оставленного кем-то на перроне вокзала. Но официально он не был усыновлен, и вскоре его забрали в Дом ребенка. После этого Ахтаевы смирились с тем, что им придется жить в огромном особняке вдвоем.

Одно время Увайс Межидович работал тренером в Грозненском нефтяном техникуме, но болезни прогрессировали, и он окончательно слег. Увайс Ахтаев ушел из жизни в 1978-м, в возрасте 47 лет.

Что касается Тамары, то, как писали чеченские журналисты, после смерти мужа она продала тот огромный дом и переехала в маленькую однокомнатную квартиру в Старопромысловском районе. Во время войны в Чечне женщина чуть не погибла. Сейчас она, больная и одинокая, тихо доживает свой век.

Алачачян — об Ахтаеве (из книги «Не только о баскетболе»)

«…Ахтаева я впервые увидел в Вильнюсе. Алмаатинцы в том чемпионате выступили еще хуже, чем наш СКИФ: у нас 13-е место, у них — 15-е. Но на матчи алмаатинцев народ валом валил. Шутка ли сказать, играет баскетболист ростом за 230 сантиметров!

Кстати, кое-кто из вас, наверное, обратил внимание на то, что в разных газетах по-разному указывается рост Ахтаева, Круминьша, Андреева, Лежавы и других наших баскетбольных великанов. Журналисты здесь ни при чем. Любой из этих великанов и сам не знает, какой у него с точностью до сантиметра рост. Все зависит от того, в какой время дня мерить. Я не шучу. Дело в том, что все люди утром выше, чем вечером: при ходьбе происходит, так сказать, осадка, за ночь же человек, отдохнув, чуть-чуть вырастает. У людей маленького и среднего роста это действительно чуть-чуть, а у такого, скажем, как Ахтаев, рост колеблется от 230 до 235 сантиметров.

Соперникам алма-атинского „Буревестника“ приходилось туго: у Ахтаева за 230 сантиметров, а ни одна из команд в ту пору не имела игрока ростом даже в 195 сантиметров. Какими только путями ни шли тренеры к решению проблемы Ахтаева!

Многие команды применяли прессинг, при котором пятеро игроков старались закрыть четырех алмаатинцев, дабы те не сумели дать пас Ахтаеву. Ахтаева не держал никто: преимущество в 40 сантиметров и отсутствие правила трех секунд давали возможность центровому „Буревестника“ легко переигрывать своих сторожей и укладывать мяч в корзину. Поэтому цель, которую преследовал прессинг, заключалась в том, чтобы посадить Ахтаева на „голодный паек“.

Одна из команд — не помню уже, какая — предприняла попытку закрыть Ахтаева. Один из игроков посадил на плечи другого и расположился вблизи от Ахтаева. Публика хохочет, судьи растерялись: с одной стороны, вроде бы нельзя сидеть игроку на игроке, а с другой — правилами не запрещено, а что не запрещено, то разрешено.

Свердловский „Уралмаш“ избрал свой путь. Уральцы забросили мяч в корзину „Буревестника“, а затем после первой же неудачной атаки соперников овладели мячом и „заморозили“ его. В течение всего тайма они не предприняли ни одной попытки атаковать корзину „Буревестника“ (баскетбол, напомню, еще не знал правила 30 секунд). Тайм так и закончился со счетом 2:0.

В общем, Ахтаев будил мысль. Плохо только, что, проснувшись, мысль эта работала порой не в том направлении. Однажды так родился вариант, который можно назвать „Похищение“ — перед матчем у Ахтаева похитили тапочки и трусы. В логике похитителям нельзя было отказать: не так-то просто одеть и обуть Ахтаева (в его трусах и трем толстякам было бы не тесно, а обувь Ахтаев носил 58-го размера…). Алмаатинцы, однако, нашли выход из положения: от ахтаевских туфель были оторваны каблуки, надел он свои повседневные трусы.

Сами понимаете, что за таким великаном представители многих видов спорта охотились. Уже в 16 лет в 1946 году он приезжал в Москву на какие-то всесоюзные соревнования по борьбе. Не знаю, как он тогда выступил, но сомневаюсь, что кто-нибудь из борцов-юниоров мог уложить Ахтаева на лопатки. Мне рассказывали, что в „Вечерней Москве“ был опубликован снимок. Скамейка, на ней стоит первый советский чемпион мира по тяжелой атлетике Григорий Новак, а рядом, но на земле Увайс: Новак — мальчик с пальчик.

У борцов Ахтаева похитили боксеры. Но и боксе он не остался. У него реакция была неважная.

Учили Ахтаева толкать ядро. По-моему, личный его рекорд равнялся примерно девяти с половиной метрам: резкости у него не хватало.

Не ручаюсь за достоверность, но, по слухам, он даже пробовал свои силы в воротах хоккейной команды (тогда началось повальное увлечение хоккеем с шайбой). Увайс ведь был не только очень высок, он и сложения был богатырского: при росте 230 сантиметров его вес колебался между 150–160 килограммами. Говорят, что его обряжали во вратарские доспехи, он ложился в воротах, оставляя тем самым нападающим минимум шансов угодить туда шайбой.

Не знаю, почему в хоккее он не прижился, повторяю, не уверен, что он вообще выходил на лед: легендам-то надо верить с оглядкой. Но вот к баскетболу — и я это могу засвидетельствовать — он очень привязался, очень любил его.

В 1959 году он уже не играл, но приехал в Москву на II Спартакиаду народов СССР. Смотрел матч за матчем и потом с тоской сказал: „Я еще вернусь в баскетбол, Арменак, обязательно вернусь…“. А он уже был тяжко болен — ходил с палочкой…

А еще в ту пору, когда Ахтаев играл, его в Москве заприметил кинорежиссер и пригласил сниматься в фильме „Гулливер и лилипуты“. Увайс согласился, он уже видел себя на экране, но когда узнал, что из-за съемок придется пропустить чемпионат, наотрез отказался.

Ахтаев был очень техничен. Кое-кого это удивит: малоподвижный увалень и — на тебе! — техничен. Я ведь не говорю, что он играл изящно, и потом техника — это не только дриблинг. Ахтаев отлично принимал мяч, что, кстати говоря, умеют делать далеко не все игроки, которых даже в сборную брали. Надо не просто поймать мяч, надо поймать его так, чтобы тут же можно было дать пас партнеру или атаковать. И что особенно удивительно, Ахтаев и сам давал великолепные пасы, в том числе и скрытые. Он хорошо видел площадку, быстро и правильно оценивал ситуацию. Не раз и не два, сняв с щита мяч, он тотчас отправлял в быстрый прорыв кого-нибудь на своих партнеров.

Ахтаеву все давалось легко. Но он был немного ленив, в силу чего не любил тренироваться, и очень упрям: никакими уговорами нельзя было убедить его в том, что от усердия на тренировке он же и извлечет выгоду в матче.

Ахтаев был чрезмерно медлителен. Круминыш — тот тоже не очень быстро передвигался от одного щита к другому, но в сравнении с Ахтаевым казался спринтером. Кстати, именно Круминыш заставил как-то Ахтаева бежать быстрее обычного. Уж и не знаю, с чего взъелся Ахтаев на Круминыша (он его еще ни разу не видел, только знал, что где-то в Латвии появился еще один великан), но только перед первым нашим матчем с рижской командой Ахтаев сердито сказал: „Я научу этого мальчишку играть в баскетбол!“ (А Круминыш, надо сказать, ровесник Ахтаева). В том матче Ахтаев себя превзошел, и хотя проиграли мы, но не по его вине: он тогда с Круминышем сладил.

Доброта и злость — каким-то удивительным образом уживались в этом человеке два таких взаимоисключающих качества. По-доброму относился он к тем людям, которые ничего дурного ему не сделали. Таких, увы, было немного — по мнению Ахтаева, во всяком случае.

Ему его рост и габариты приносили массу неудобств. Скажем, выспаться как следует он мог только дома: ему кровать по заказу сделали. Но ведь спортсмен все время в разъездах. В гостиницах — я уже не говорю о поездах и самолетах — ему приходилось несладко. Как только он появлялся на улице, толпы людей шли за ним по пятам, задевали его, смеялись над ним. И со временем у него выработалось какое-то болезненное самолюбие: даже в безобидных шутках людей, относившихся к нему хорошо, Увайсу чудилось что-то ехидное. Мы с ним сдружились, наверное, еще и потому, что я, раз и навсегда решив не шутить по поводу его роста (человеку неприятно — зачем же его дразнить?), решение это неукоснительно соблюдал. Я был в числе немногих, кому он показывал фото англичанина ростом в 273 сантиметра: Увайс вырезал фото из какого-то журнала и, всякий раз разглядывая англичанина, отводил, по-моему, душу.

Обидчив он был до крайности, в обидчиках недостатка не испытывалось (против великанов многие баскетболисты играли не по-джентльменски: зло дразнили, толкали, щипали — провоцировали, одним словом, надеясь, что человек выйдет из себя и персональное замечание получит). Но драться никогда не дрался. И слава богу: не ровен час, угодил бы кулаком своим размером в арбуз средней величины человеку в голову или в живот — вполне мог бы отправить его к праотцам. Однако не опасение получить персональное замечание и не миролюбие сдерживали его, а боязнь показаться смешным: он знал, что может промахнуться и вызвать тем самым взрыв смеха. Из-за нежелания показаться смешным обычно медлительный Ахтаев, стоило ему упасть, тотчас вскакивал, не понимая, что это тоже было смешно, как смешно было все, что делал человек его роста…

А с обидчиками Ахтаев расправлялся по-своему. Однажды во время матча с тбилисским „Динамо“ его долго выводил из себя Абашидзе. И тогда Ахтаев, будто невзначай наступил ему на ногу. Тот упал и потерял сознание: все-таки 160 килограммов живого веса…

Судье он как-то сказал: „Еще раз ни за что свистнешь мне пробежку — посажу на щит и не сниму!“. И пальцем для убедительности показал, куда он его посадит, если тот будет к нему, Ахтаеву, придираться. Судья чуть свисток не проглотил… (кстати, этот эпизод был интерпретирован в фильме „Восьмое чудо света“, снятом в 1981-м — его героиня, центровая советской команды, посадила тщедушного и противного судью в кольцо — Ж.Б.).

А с какой трогательной любовью относился Увайс к маме! Весь запас своей нерастраченной нежности он отдавал ей. Мама его — маленькая, полная женщина — характером полнейшая противоположность своему сыну: добрейшей души человек, из тех, о которых говорят, что они и муху не обидят.

Стоило нам уехать из Алма-Аты, как Увайс тотчас начинал тосковать по маме. И только приезжали мы к месту назначения, он писал первое письмо. Затем второе, третье… И она ему писала. Больше чем на десять дней команда не уезжала, и все равно они всегда переписывались.

Как-то в Ленинграде отправились мы с ним на Главпочтамт узнавать, нет ли письма. Подошли к окошку, где выдают корреспонденцию, адресованную до востребования. Ахтаев сверху — чтобы не нагибаться — пробасил что-то девушке. А та, не поднимая головы, прикрикнула: „Ну-ка, мальчик, не хулигань — слезь сейчас же!“. И как же она, бедная, закричала, испугавшись, когда Ахтаев сунул голову в ее окошечко!..

Подчинялся Увайс маме беспрекословно. Только один раз ослушался. Он хотел купить машину и, несмотря на ее протесты, купил „Победу“. Выбросил из нее переднее сиденье и взамен приспособил сиденье от „Москвича“ — чтобы сидеть удобнее было. (Хотите — верьте, хотите — нет, но однажды в Днепропетровске, когда мы опаздывали на матч, он ухитрился влезть в „Москвич“…).

Машина готова, и он долго уговаривает маму прокатиться вместе с ним. Она ни в какую, но он все-таки упросил ее. Отъехали они от дома метров на 200 и крылом ушибли какого-то человека, переходившего дорогу. Ахтаев был неважным шофером и, может быть, именно поэтому вел машину на небольшой скорости, так что толчок оказался несильным. Ахтаев бросился на помощь к потерпевшему. А тот, отделавшись легким испугом, поднялся с земля и стал отряхиваться. И вдруг он увидел над собой Ахтаева. Он воздел руки к небу, издал вопль и упал, будто его пулеметной очередью скосили. Ему, наверное, померещилось, что машина убила его насмерть, что ему только кажется, будто он жив, а на самом деле он уже там, на небе, и что к нему идет огромный джинн.

Мама Ахтаева, зная, что ее сын меня уважает, попросила, чтобы я уговорил его продать машину. Он продал ее.

…В 1957 году у Ахтаева обнаружили диабет, и в это же время у него началось воспаление легких. Поговаривали, что он не жилец на этом свете. Но богатырский организм выдержал. В 1958 году сбылась его давнишняя мечта — он сумел вернуться в Грозный».